tout abus sera puni

Вокзальные коридоры. Идут люди. Видны указатели — камера хранения, туалеты, зал ожидания. Камера уходит в сторону туалетов. Бабушка на входе. Мужской туалет. Ряд кабинок, камера уходит под потолок, почти в каждой кто-то сидит. Разные типажи. Бомжик, кто-то деловой с газетой, военный с фуражкой в руках, и т.п. Все это время звучат объявления — о прибытии/отправлении, о подозрительных вещах, о том, что кто-то кого-то где-то ждет. Пауза в объявлениях. Звучит государственный гимн. Все синхронно встают. Военный отдает честь. Пауза. Занавес.

Было бы спрятаться здорово в грот за потоком воды...
С дельфином померяться норовом в свете закатной звезды.
Домик в березовой рощице славно бы выстроить свой.
Но мне всего-навсего хочется заснуть рядом с тобой.

На самом переломе октября,
Под утро, в комнаты балконной стенах,
В решеткой рваном свете фонаря
Случилось чудо, из обыкновенных.

Нагромождая горы лишних слов,
Пересыпая снегом опасений,
Пытались двое выцепить из снов
Мозаику древнейших объяснений...

«...попробуем.» — лавина вдруг сошла,
И неохватна радости безбрежность,
Стократно переплетены тела,
И нужность превратилась в нежность.

Комментарий спустя год с лишним: «Чёрт, отвратительно» :)

Четверть века — это вам не шутка.
Четверть века я еще не прожил.
Четверть века каждую минутку
Вам другой себя самих дороже.

Пошатнувшись, рухнула держава,
Стало время граблей и подножек,
С временами поменялись нравы...
Но вы знали, кто и что дороже.

Началась война и грянул кризис,
Чехарда в стране, и в мире тоже,
Но создав семейный катехизис
Вы друг другу стали лишь дороже.

Подросли и расцветают дети...
На пороге собственных дорожек
Ваш пример им в наущенье светит,
Что в любви важней и кто дороже.

С Богом в сердце, об руку с искусством,
На пути единственно возможном,
Действием и разумом, и чувством
Берегите тех, кто вам дороже.

Старик ехал к себе на родину. Под мерный стук колес он погрузился в задумчивость. Он сидел у окна и смотрел на соседнюю колею, на то, как мелькают шпалы и как бесконечно длятся рельсы. Старику думалось, что так же быстро пролетели его дни. Вся жизнь стала выстраиваться на железнодорожном полотне, как на полотне художника, удачи и неудачи, взлеты и падения, стремнины и омуты, все оказалось в изгибах рельс и выбоинах шпал. В легком трансе, потеряв ощущение окружающего мира, он наблюдал, как параллельным курсом убегают в прошлое его воспоминания. Он не услышал ни шума, ни гудка, он только увидел как тень внезапно легла на его жизнь, и как чужие колеса взрезали полотно его памяти. И лишь непонятное липкое тепло расплылось где-то перед внутренним взором старика, который ехал на родину. Похоронят его в родной земле, как он и хотел.

Волосы светлые шею и грудь спеленали,
Стройной фигуре глаза и ресницы под стать.
А за глазами, скажи, а за глазами
Будет ли, милая, что «за глаза» обсуждать?

Человек подходит к двери. Человек набирает код на домофоне. Домофон пищит, подавая сигнал, и человек берется за ручку двери. Сильно тянет за нее, прикладывая усилие — дверь металлическая, тяжелая. Но сейчас она распахивается неожиданно легко, едва не задевает застывшего на месте человека, остается открытой нараспашку. Человек чувствует себя Геркулесом, ну или по меньшей мере Ахиллесом... но поднимает взгляд. Дверь. Дверь, она всего лишь слетела с доводчика...

Окна. Часть — темные, спящие. Часть — мирно, спокойно светятся оттенками желтого. И только вот это одно, в центре, как будто взбесилось, там пляшут тени и отблески голубого, там творится что-то страшное, не от мира всего, ну уж не от дома сего точно... Ах нет, там при выключенном свете смотрят телевизор...