tout abus sera puni

Небольшой, плавный и тягучий, вполне в стиле Кутзее, роман почти можно назвать зарисовкой. В наличии все, что делает книгу романом, но автор будто бы поставил его в такие условия – объем, темп, язык, чередование внешней и внутренней жизни при некоторой отстраненности героя и от той и от другой, – что для читателя текст оказывается похожим на киноленту, даже на документальную киноленту. Наверное, фильм по такому сценарию мог бы снять Тарковский.
Собственно, рассказывать почти нечего. Кутзее снова не открывает новых горизонтов, но зато мастерски справляется с разбором того, что куда ближе. Совсем близко, одна из основных линий романа в том, что они уже здесь.

Как вам известно, каждый год кочевники заезжают к нам торговать. Ну так вот: походите в такие дни по базару, и посмотрите, кого обвешивают и обманывают за любым прилавком, кого осыпают руганью и гонят в шею. Посмотрите, кто вынужден оставлять жен и дочерей в шатрах из боязни, что в городе над ними надругаются солдаты. Посмотрите, кто валяется пьяным в канаве и кто пинает его там ногами. Презрение к варварам, презрение, с которым к ним относятся все, вплоть до любого паршивого конюха, любого жалкого крестьянина, – вот то, с чем я, человек облеченный властью судьи, вынужден мириться уже двадцать лет. Как, скажите, искоренить презрение, особенно если в основе его лежат такие ничтожные причины, как разная манера вести себя за столом и некоторое несходство в строении глазного века?

Но это не удивительно. Удивительно скорее то, как вообще в подобных условиях и обстоятельствах появился человек, способный рассказать нам эту историю, откуда он взялся, – я говорю о герое и его мире. Судья в пограничном городке по нашим современным представлениям является никем иным, как диссидентом. Даже не по самым современным – сейчас, мне кажется, в Сети в этот термин многие вкладывают оттенок презрения (интеллигентишка), возможно, вызванный той составной частью диссидента, что именуется правозащитником, – а по представлениям конца советской эпохи. Вот только там, где он оказался, он кажется совсем чужеродным, этакий «Посторонний», только за счет расширения, а не сужения личности. И как чужеродное тело, система его пытается вытолкнуть...

Они пришли в мою камеру совсем не для того, чтобы выжать из меня всё, что я говорил варварам, и всё, что варвары говорили мне. Поэтому я не мог бросить им в лицо заготовленные звонкие фразы. Они пришли, чтобы показать мне, что на самом деле стоит за словом Человек, и всего за час сумели растолковать очень многое.

Впрочем, в более благополучные периоды он и сам не забывает, что за этим словом стоят не только его этичность, его абстрактно-исторические интересы и его рефлексия. Деться от них он никуда, конечно, не может, зато может сосредоточить их на приземленной человеческой природе. И мне все больше хочется довериться самому тексту в деле передачи впечатления о нем:

Свершилось. Я рад. Но в то же время допускаю, что не жди нас скорая разлука, ничего бы и не произошло. <...> Меня удерживают рядом с ней не грезы о блаженстве, не предвкушение восторгов, а причины совсем другого свойства, так мною и не разгаданные. Хотя, конечно, я уже понял, что в темноте постели легко забыть о метах, оставленных на ее теле палачами: об ее изуродованных ногах, о полуслепых глазах. Так, может быть, виной всему телесное несовершенство этой женщины, и, пока ее изъяны не исчезнут, пока она не обретет вновь свой прежний облик, мое наслаждение не станет полным; или, может быть (я все же не настолько глуп, и позвольте уж, скажу до конца), меня влекут к ней именно эти метины, но я разочарован там, что следы пережитого, оказывается, уходят не слишком глубоко? Велика моя цель или ничтожна: что будит во мне страсть – эта женщина или следы истории, которые несет на себе ее тело?

Надо сказать, что книга совсем не страшная. Не тяжелая. Конечно, глубокая и как и любое глубокое погружение в нашу жизнь, печальная и серьезная. Но не «темная». Вероятно, потому что действие перенесено в какой-то выдуманный мир, и потому что из этого мира вырезано только то, что понадобилось автору. Чистая правда, настоящая история была бы горше. Но тем не менее эта история – про нас. Другие две книги Кутзее, которые я читал, тоже про людей и про систему, и про их конфликт, но эта – совсем-совсем про нас. Я бы сказал «нужно только это увидеть», да вот только не увидеть этого нельзя.

    – Вы поддерживаете изменнические связи с врагом, – говорит он.
    Вот всё и ясно. «Изменнические связи» – очень книжное выражение.
    – Мы здесь живем в мире, – говорю я, – и никакого врага у нас нет. – Он молчит. Если, конечно, я не ошибаюсь, – добавляю я. – Если, конечно, этот враг не мы сами.