В свое время в этой книге для меня нашлось довольно много нового. Сейчас, за счет того, что основной посыл мне был хорошо известен и понятен, я скорее обращал внимание на детали анализа. Ну и опять же примерял-соразмерял.
Среди удивительных вещей — то, как спокойно, детально, до какой прозрачности проводится разбор фашистской идеологии и ее успеха в Германии в книге, которая вышла в 1941 году. Я не первый раз сталкиваюсь с тем, что были люди, которым и в середине тридцатых уже все было понятно, но то ли сильно детское впечатление, что «вдруг» пришел Гитлер и всех завоевал, то ли мне всё кажется, что все знали, молчали и ничего не делали — притом, что многие не молчали и делали, — удивление, недоумение остается.
Да ещё у Достоевского, которого Фромм цитирует, написано, что нет у человека заботы мучительнее, как найти того, кому бы передать поскорее тот дар свободы, с которым это несчастное существо рождается. С чувством, с толком, с расстановкой, то есть с примерами из истории, разными взглядами и выводами, Фромм растягивает это соображение на всю книгу.
Вот, смотрите, какую прелесть писал Кальвин:

«Ибо ничто так не побуждает нас возложить на Господа всё наше доверие и упование, как неверие в себя и тревога, вытекающая из сознания собственного ничтожества.»

Или:

«Ибо страшней чумы судьба людей, повинующихся собственной воле, и единая пристань спасения — ничего не знать собственным разумом и не повиноваться собственному желанию, но положиться на водительство Господа, шествующего впереди нас.»

При этом забавно то, что Фромм выводит появление таких... м-м... «теорий» из существовавших социо-экономических условий, как результат изменения окружающей действительности. Если не появление, то массовое распространение. Конечно, в дальнейшем они обусловливают возможность развития капитализма, но появляются-то не как обоснование, а как предпосылка. Про Лютера Фромм, собственно, говорит примерно то же: что его вера содержательно явилась «продуктом целого ряда всевозможных сомнений и опасений, которые возникают вместе с чувством полной изолированности и категорического неприятия жизни».

Фромм был бы не Фромм, если бы он не предлагал выхода. Я, конечно, могу сказать, что он — в активном спонтанном взаимодействии с миром, в проявлении и раскрытии личности, но это довольно туманно. Лучше прочитать самим и даже, наверное, не столько в этой книге, как в последующих; здесь «решению» проблемы посвящена слишком небольшая часть текста, путь лишь обозначен. Вот пара штрихов к тому, о чем речь:

«Многие из нас не раз замечали у самих себя проявление спонтанности, которое становилось и мгновениями подлинного счастья. Это может быть и свежее, непосредственное восприятие живописи, или же идея, которая пришла в голову после долгих и томительных размышлений, или необыкновенно приятное чувственное наслаждение, или прилив нежности к другому человеку. В эти самые моменты мы понимаем, что это и есть настоящая жизнь, что мы могли бы всегда так чувствовать, наслаждаться, мыслить, восхищаться, если бы все наши переживания и эмоции, которые мы, к сожалению, не можем культивировать, не были столь редки и поверхностны.»

«Отдаем ли мы себе отчет в этом или нет, но мы ничего так не стыдимся, как отказа от самого себя, а наивысшая гордость и счастье посещают нас тогда и только тогда, когда мы думаем, говорим и чувствуем самостоятельно и без всякого постороннего влияния.»

Да, и понятное дело, что со второго прочтения хочется больше спорить. Во-первых, неочевидно, что предлагаемый выход — единственный. Он вообще так явно пропагандируется, что становится похож на новую религию (поэтому, кстати, и предлагаю читать другие книги: через них, кажется, станет более понятно, как не «заскочить» и не сделать себе идола из «спонтанного» подхода). Во-вторых, у меня вызывает сомнение его уверенность в том, что человек не может вернуться к «первичным узам», связывавшим его с миром. Фромм даже сам предлагает первый шаг на пути к этому, правда, довольно невероятный: уничтожение промышленности и т. п. В-третьих, рассуждения по поводу материнства и кормления ребенка вызывают не то чтобы возражения, но улыбку и легкий скепсис. Такие дела.