Вагриус, Москва, 2004, 680 стр.

Повторюсь: мне эта книжка понравилась. Раскрою: понравилась с самых разных сторон. Я с увлечением читал, почти «взахлеб», я тревожился о продолжении сюжетных линий, которые временно уходили на второй план и выпадали из действия, я радовался, когда возвращались эти линии, второстепенные герои и предметы, и лишь один раз нахмурился, когда некая концепция снова выплыла слишком скоро.
Я сопереживал герою, хотя скорее пытался ассоциировать его с автором, чем с собой; я приглядывался к людям, к которым приглядывался он и задумывался о женщинах, о которых задумывался он. Я впитывал историческое окружение романа, ничего толком не зная про это время и безнадежно прикидывал, что происходило на самом деле, хотя бы отчасти, а что выдумано на сто процентов.
Я надергал совсем немного цитат для такой большой книги, и большая часть из них — просто забавные, не слишком глубокие фразы вроде «В частном письме безграмотность выглядит отталкивающе, но в государственном документе она даже трогательна.»
Зато — не помню такого больше — я отметил также и фразочку, которую без контекста, без подробного объяснения ситуации цитировать нет смысла — для рецензии, но я это сделаю, потому что мне интересно, «споткнулся» ли кто-нибудь еще об неё, как я, как об фразу, которая-могла-бы-слететь-с-моих-уст, если бы я был чуточку умнее, собраннее, находчивее, острее на язык, сильнее, ненужное вычеркнуть. Вот она: «Почти как вы, — сказал он чуть жестче, чем хотел.»

Мне понравилось авторское деление текста на три типа — неважный, важный и «хитовый». В этом мастерский стёб и вызов «сокращенным» версиям произведений школьной программы. Причём деление вполне оправданное, не надуманное. И даже, наверное, прочитав книгу без «неважных» кусочков, суть уловишь и получишь удовольствие, но это как оперу слушать в mp3 96kbps. Плюс в этом тень «гипертекстовости» — можно прочесть по второму разу немножко другую книгу. Забавно.

Мне понравилось прозвище главного героя. Мне понравился язык и понравился сюжет. И сюжет из жизни Ятя, и сюжет из жизни общества, выросший из реформы орфографии. Первый актуален просто потому что написан только что, а второй актуален по сути. Вон только что один писатель пожаловался на то, что Интернет убил профессию «писатель», дав возможность любому графоману публиковать свои произведения, и кто-то справедливо заметил, что это уже было чуть меньше века назад, когда некоторые представители интеллигенции с возмущением относились к идее всеобщей грамотности.
Да и призраки темных на наших улицах, кажется, появлялись. Есть люди, с облегчением давящие в себе человеческое, как только тому начинает благоприятствовать эпоха.

Остается вопрос — так почему же, если всё понравилось, не «десятка»? Пожалуй, потому, что не случилось этой книжке стать для меня новой. В смысле открывающей, переворачивающей, поворотной. Это хорошая литература, но самый большой «поворот» для меня в том, что, оказывается, в наше время такая есть.
Да, здесь есть над чем подумать, что оценить и что обсудить. Есть житейская мудрость. Если чувствовать себя виноватым, то увидишь, что и солнце отворачивается. Но кирпичом в кладку мироздания «Орфография» не встала, хотя орфография там явно присутствует. И сам с собой не соглашусь, что у меня завышенные требования: иногда я, напротив, давал слабину, но «десятками» все равно не разбрасывался.

Лучший эпизод выбирать не буду, потому что есть из чего. Вот напоследок (не совсем прозрачный) хороший диалог:

– Знаете, Грэм, я, кажется, придумал конец истории с этими пятью. Но совсем не так, как у вас.
– Значит, хуже, – уверенно сказал Грэм.
– Возможно, возможно! Но мне кажется, что они все умерли. Просто в их жизни не было ничего лучшего, чем эти молодые поездки к морю, – вот они после смерти и полетели сюда. Но они еще не знают, что умерли, и ходят среди живущих, ни о чем не догадываясь. И встреча их, и посиделки в кофейнях, и разговоры, кто зачем прибыл, – все происходит после смерти. Что я здесь делаю? Может, меня действительно больше нет? Вот вы – живы?
– Нет, – сказал Грэм.
– То есть как – нет?!
– Нет, — повторил он. У меня было лучше.