ГИХЛ, Москва, 1957, 620 стр.

Осилил я книжку со второго раза, с интервалом где-то в три месяца. На первый раз сказал, что у них там что-то всё плохо, а у меня — всё хорошо, не получается. Сейчас не скажу, что всё плохо. Да, насыпано разнообразных проблем и конфликтов, но слишком многое мне показалось надуманным, фантастичным. Ради того, чтобы показать изъяны современного общества, Ф.М. пожертвовал натуральностью персонажей и ситуации, вывел чересчур контрастную, что ли, картинку. У меня не раз на протяжении повествования складывалось впечатление, что «так не бывает». Не то что бы я был способен судить, как бывало тогда, но с тремя книгами, прочтёнными в прошлом году, такого не было. Хотя сказать, почему такого не было, скажем, с «Идиотом», я затрудняюсь.
Зато на этот раз мне повезло не полениться и отмечать кое-где цитаты. Я, правда, почти сразу забыл об этом и вспомнил только после середины, но всё равно есть чем поделиться. Некоторые рассуждения по не касающимся (личных) человеческих отношений поводам, напротив, оказываются актуальными и вполне могу быть применены и к нынешней нашей жизни.

– Нынче безлесят Россию, истощают в ней почву, обращают в степь и приготовляют ее для калмыков. Явись человек с надеждой и посади дерево – все засмеются: «Разве ты до него доживешь?» С другой стороны, желающие добра толкуют о том, что будет через тысячу лет. Скрепляющая идея совсем пропала. Все точно на постоялом дворе и завтра собираются вон из России; все живут, только бы с них достало...

Вообще, тревога за страну и искреннее уважение, любовь к тому русскому человеку, которым он может быть, если захочет, очень свойственна Достоевскому (я бы сам этого, наверное, не сообразил, но весь «Подросток» — сатира, карикатура на приобретающие в обществе популярность идеи). Это порой просто добавляет положительных эмоций от книги, а порой и дает повод для размышлений...

Русскому Европа так же драгоценна, как и Россия. О, более! Нельзя более любить Россию, чем люблю ее я, но я никогда не упрекал себя за то, что Венеция, Рим, Париж, сокровища их наук и искусств, вся история их – мне милей, чем Россия. О, русским дороги эти старые чужие камни, эти чудеса старого божьего мира, эти осколки святых чудес; и даже это нам дороже, чем им самим! У них теперь другие мысли и другие чувства, и они перестали дорожить старыми камнями...

На самом деле куда ярче впечатления, так сказать, литературоведческие. То, что «В третьей части в обоих прижизненных изданиях романа мать самоубийцы Оли именуется не Дарьей Онисимовной, как в первой и второй частях, а Настасьей Егоровной», я уже отмечал. Кроме этого меня озадачил вопрос, не во всех ли романах писателя один из главных героев разрывается между двумя женщинами. Кажется, не во всех, но «однако, тен-ден-ция».
Третье замечание едва ли не самое интересное. По сюжету Подросток имеет при себе некий документ, который может послужить поводом к скандалу. В какой-то момент он, обманывая своих собеседников, одной говорит, что некто Крафт, передававший ему это письмо, его разорвал — прямо в его, Подростка, присутствии. А другому, чуть погодя, говорит, что сжег. Конечно, себе он клястся и божится, что немедленно по приходе домой, его таки уничтожит. Но нет, не делает. И я почти до самого конца был уверен, что на этой разнице его обман и поймают. Но получил подтверждение того, что это просто писательский «ляп», чего поначалу я никак не мог вообразить. Другая героиня восклицает, мол, ты же ей сказал, что ты его сжег! Хотя ей-то он как раз другое сказал. Вот так вот я поймал Федор Михалыча :)

Итого: Роман нудноватый и время от времени вызывающий недоумение. Я бы не стал ни рекомендовать, ни печалиться, что «никак руки не дойдут». Я даже как-то избежал своих обычных восторгов по поводу языка.
Лучший эпизод: А пожалуй что с образом, который пополам.

Напоследок...

Говоря, например, о том, как солдат, возвратясь в деревню, не понравился мужикам, Макар Иванович выразился: «А солдат известно что: солдат – «мужик порченый». Говоря потом об адвокате, чуть не выигравшем дело, он тоже выразился: «А адвокат известно что: адвокат – «нанятая совесть». Оба эти выражения он высказал, совсем не трудясь над ними и себе неприметно, а меж тем в этих двух выражениях – целое особое воззрение на оба предмета, и хоть уж, конечно, не всего народа, так все-таки Макар Ивановичево, собственное и незаимствованное!